Спикер: Альфредо Бриллембург
Интервьюер: Валерия Диминутто
Альфредо Бриллембург — архитектор и профессор. В 1993 г. вместе с Хубертом Клампнером основал Urban-Think Tank, междисциплинарную практику исследований и дизайна современных городов. В 2012-м их работа Torre David Gran Horizonte получила «Золотого льва» за лучший проект на 13-й Международной архитектурной выставке в Венеции.
Вы родились в Нью-Йорке. Как получилось, что вы переехали в Южную Америку и стали архитектором-активистом?
На то были профессиональные, философские, эстетические и художественные причины. Я родился в Нью-Йорке, потому что мой отец бежал от режима диктатуры. Детство я провел на Манхэттене и в пригородах Лонг-Айленда, окруженный счастливым американским обществом. Моя семья была активно вовлечена в процессы становления Венесуэлы, поэтому с самого детства я понимал, как трудно сформировать единую нацию, устанавливать демократический строй или строить города.
В семь лет я вернулся в Венесуэлу, где неожиданно для самого себя познакомился с магическим миром манговых деревьев, попугаев, тропиков, теплой погоды, солнца. Это так поразило меня, что мое восприятие мира полностью поменялось.
Затем я вернулся обратно в США, поступил в колледж и архитектурную школу Колумбийского университета, где пытался переосмыслить свой опыт жизни в Северной и Южной Америке. Urban-Think Tank — это идеальный пример проекта, в котором объединяются технологии севера и изобретательная архитектура юга.
Трущобы в Каракасе, Венесуэлла / фото: commons.wikimedia.org
Почему вы стали архитектором-активистом?
Окончив Колумбийский университет, я хотел только одного — вернуться в Южную Америку. Я переехал обратно в Венесуэлу и получил там второе образование в университете, чтобы научиться работать в условиях тропиков. В Колумбийском университете мне рассказывали, как создавать формы и параметрические фасады, а в Венесуэле я узнал такие вещи, которые и сегодня использую в работе. Но в то время Венесуэла переживала социалистическую революцию. Поэтому после окончания университета передо мной встал вопрос — как заниматься архитектурой в стране, где все постоянно меняется?
Раньше я интересовался архитектурой только с эстетической точки зрения, но потом понял, что в странах, где происходят большие перемены, самое главное — это не красивая обложка, а содержание, то есть то, как новые здания могут помочь людям.
Что значит быть архитектором-активистом? Это взгляд на архитектуру, при котором она становится чем-то большим, чем просто строительство зданий? И каково это — брать на себя такую ответственность?
Архитектура должна брать на себя больше ответственности, об этом написано и у Манфредо Тафури в книге «Проект и утопия», и у Альдо Росси в «Архитектуре города». Лучшая современная архитектура неразрывно связана с социальной динамикой города, а лучшие архитекторы — с революционными изменениями в обществе. В книге «Архитектура или революция» Ле Корбюзье говорит, что или мы занимаемся архитектурой ради людей, или дело дойдет до революции. В моей стране, да и вообще в Южной Америке, еще жив дух модернизма.
В странах, где происходят большие перемены, самое главное — это не красивая обложка, а содержание, то есть то, как новые здания могут помочь людям
Каждый студент, изучающий архитектуру, обязательно проходит практику в бедных районах города, поэтому он должен помнить о социальной ответственности архитектуры, или, цитируя слова Джанкарло Де Карло, относиться к архитектуре как к катализатору перемен.
Вы много работали над архитектурными проектами на окраинах городов. Эти районы обычно ассоциируются с понятием «пограничность», потому что находятся на краю. А что городская периферия значит для вас?
Дело в том, что центра больше не существует. Мы всегда находимся на периферии и не понимаем, где именно: внутри границы или за ее пределами. Все стало очень размыто. Например, в Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу нищие районы — фавелы — расположены в центре. В Мехико все бедное население города тоже живет в центре. А в Каракасе, наоборот, бедные живут на периферии и в пригороде.
Снос фавелы Жардим Эдите в Сан-Паулу. Надпись: «Это был очень милый дом» / фото: Milton Jung / Flickr.com
Традиционно архитекторы считают центр своим основным полем деятельности, а здания — главным объектом своей профессии. И вот, чтобы изменить поле деятельности, мы, Urban-Think Tank, обратились к периферии: нас интересуют пограничные области, причем это касается и города, и самой профессии. Окраины города — это интересное, хаотичное, невероятно сложное и очень органичное место. Поэтому периферия — это скорее состояние души, чем географическое положение. Центр города слишком четко структурирован, и поэтому здесь очень сложно экспериментировать с архитектурой. А периферия — это лаборатория, где легко можно задействовать свободное пространство и придумать что-то новое.
Насколько я поняла, между центром и периферией с ее трущобами всегда существует противостояние. А могут ли они взаимодействовать?
Очень важно отметить, что-то, что вы называете трущобами, люди называют своим домом. В действительности, слово «barrio» с испанского переводится как «соседство».
По сути, это неофициальные города, которые представляют собой «соседства», которые формировались в течение долгого времени. Неофициальный — это не антоним слова формальный, антоним этого слова — неформальный. Эти пригороды-соседства формировались как средневековые города, то есть естественно. Их строили сами жители.
Вот почему вам так нравятся старые города Европы: то, как элементы средневекового города соотносятся друг с другом — это точное отражение отношений между людьми.
С другой стороны, современные города — это города, построенные с учетом вопросов коммерции и контроля над жителями. Они строятся не для людей, точнее, они строятся одним процентом людей для одного процента горожан. А архитекторы — соучастники этого процесса, это они способствовали разделению районов на богатые и нищие.
То есть, города не соотносятся ни с урбанистическими, ни с человеческими потребностями?
Верно. В Urban-Think Tank мы работаем над созданием новых инструментов. Мы отправляемся в эти неофициальные районы и пытаемся там все упорядочить: построить новые дороги, инфраструктуру, транспортную систему и так далее.
То, что вы называете трущобами, люди называют своим домом
Я приведу конкретный случай. Это «23 de Enero» — самый большой проект жилого микрорайона в Латинской Америке. Он был создан в Каракасе знаменитым современным архитектором Карлосом Раулем Виллануэва. Когда он строился, в округе не было ни магазинов, ни прачечных, ни мастерских, ни ресторанов. Это был своего рода спальный город. Спустя какое-то время, начиная с 1958 года, все свободные пространства между зданиями были заполнены фавелами. Таким образом, между домами вырос целый внутренний город (как Аркигрэм) с магазинами, ресторанами, прачечными. Я думаю, что такую городскую деревню надо перенести в современный город, а затем оборудовать ее современной инфраструктурой. Мы стараемся сделать неформальным формальное.
То есть, процесс заключается в переходе от официального к неофициальному и обратно. Но как в него вписывается человеческий фактор? Районы, в которых вы работаете, созданы для людей не только в смысле пространства, но и в смысле социальной динамики. Я думаю, что для этого нужна особая чуткость.
Это очень важный вопрос. Ни одна из идей, над которыми мы работаем, не принадлежит нам. Мы развиваем свои замыслы с командой не-архитекторов: социологов, писателей, режиссеров. Мы не строим ни одно здание, не обсудив проект с местными жителями. Мы говорим с населением, слушаем их идеи, пытаемся понять, что их волнует, и только тогда начинаем предлагать что-то сами. Мы как архитекторы должны предлагать, должны модерировать дизайн, визуализировать идеи. Мы создаем клей, который объединяет людей вокруг наших проектов. Поэтому наши проекты — это не просто нанесение планов на карту, они обладают политической мощью.
Башня Torre David в Каракасе / Daniel Schwartz/ U-TT & ETH
Я помню, как читала статью, где сравнивались Torre David и Domino House: оба проекта по сути являются открытыми системами. Там говорилось, что роль архитектуры — создавать открытые системы. Как это повлияет на роль архитектуры в будущем? Будут ли архитекторы проектировать здания?
К счастью, мы живем в эпоху интернета и социальных медиа, поэтому нам не обязательно сидеть в одной комнате, чтобы общаться. Главное — это создавать открытые источники информации, а не только открытые архитектурные системы.
Нам нужно создать условия для появления таких открытых архитектурных систем. Нам нужно построить дома для двух миллиардов людей, которые родятся в ближайшие 30 лет, и большинство из них (75%) будут малообеспеченными. Поэтому мы должны строить быстро, дешево и качественно.
Давайте вернемся к Латинской Америке — ее случай очень специфический. Может ли ее архитектура стать в чем-то примером для других стран мира?
Конечно, может, потому что Латинская Америка почти на 80% урбанизирована. Китай урбанизирован на 50%, Европа примерно на 65%. Но Венесуэла урбанизирована на 89%, большинство местных живет в городах. Она уже может считаться отличным примером того, как работать в условиях перенаселения и повышенной рождаемости.
Что происходит на перифериях? Какие существуют тенденции сейчас и что ожидается в будущем?
Они очень быстро урбанизируются. Все что им требуется — это небольшой толчок, например, хорошая транспортная система, система канализаций и так далее. Надо стимулировать людей строить города для самих себя.
Перифериям нужен толчок. Но какой тогда подход требуется для развития городов, которые уже строятся людьми, таких, как на окраинах Южной Америки? Требуется ли для этого реактивное, превентивное или ретроактивное планирование? Или все вместе?
Нам нужно построить дома для двух миллиардов людей, которые родятся в ближайшие 30 лет, 75% из них будут малообеспеченными. Поэтому мы должны строить быстро, дешево и качественно
Нам нужно ретроактивное городское планирование, и мы должны показать властям, что сейчас происходит с городами и что этим городам нужно. Нам требуется новый язык для описания городских явлений: люди и политики теперь поняли значение слов «застройка» и «перенаселение», но они не понимают реальную сложность вопросов, связанных с перифериями и урбанизацией. Нам нужно думать не о таких зданиях, которые можно построить за год и которые сразу же начнут приносить прибыль. Мы должны думать о долгосрочных перспективах.
Трущобы в Рио де Жанейро / фото: Dan From Indiana / Flickr.com
Жителей Torre David выселили. Что дальше?
На самом деле, выселили только половину, а вторая половина все еще там живет. Те, кому пришлось выехать, сейчас живут в 67 км от башни на очень жарком пустыре за чертой города. Что дальше? Я думаю, что люди согласятся жить в домах, которые им выделят бесплатно, потом продадут их и переедут обратно в город. Или в пригород. Так что сага о Torre David еще не окончена. Torre David могла бы стать одним из самых важных проектов высотных домов в истории. Люди, которые там жили, работали в радиусе мили вокруг здания, некоторые квартиры в Torre David были полностью обустроенными и совсем не были похожи на трущобы. Жители много сделали для того, чтобы создать там хорошую инфраструктуру: провели канализационную систему и систему электроснабжения. Поскольку башня стоит в центре города, то им были доступны многие виды транспорта. Люди строили свои дома в течение долгого времени. Torre David — это символ. Когда мы представили историю Torre David в Венеции, то попытались рассказать об альтернативной архитектуре. Я считаю, что выставка была успешной, потому что говорить о процессе интереснее, чем о готовом проекте.